– Он меня ни разу пальцем не тронул, – скзаал мальчишка удивленно. – Хотя говорит, что стоило бы.
– А зовут тебя как?
– Стах.
Пес разлегся под скамьей, у самых ног Эгле, так что, если бы она встала, неприменно наступила бы ему на хвост. Стах, переминаясь с ноги на ногу, стоял у колонны, и было совершенно не понятно, отчего он не уходит. Эгле тряхнула локонами. Странное ощущение власти над этим мальчиком было неожиданным и острым.
– Хочу розу, – сказала она.
– Чего-чего?
– Розу. Вон ту, с клумбы.
– Пойди и сорви. Можно.
– Еще чего! – она фыркнула, забавно оттопыривая губку. – Я девочка.
– Что-то незаметно, – со вздохом признался Стах и с неохотой оторвался от колонны.
Он принес и положил ей на колени багряно-черную с алым окаймлением розу на длинном шипастом стебле.
– Осторожней, растение. Не исколи руки.
– Смотри, кто-то идет.
Дверь растворилась, и в глубине покоев показалась быстро идущая к выходу женщина; следом за ней шел высокий мужчина в белом упланде.
– Поглядите, пан Вежис, – позвала женщина своего спутника, понимая, что дети слышат их.
– Ну что же, пани, – Вежис усмехнулся в усы. – Князь растет. Рыцарь… Поди сюда, мальчик.
Стах оглянулся на Эгле. Она сидела раздавленная, напуганная ожиданием скандала.
– Не бойся, – сказал он серьезно и тихо. – Я не дам им тебя обижать.
Спустя несколько минут, после положенных церемоний знакомства, обещаний видеться, приезжать почаще и не забывать взрослые выставили их вон.
– Боюсь, ему скучно с нею, – с беспокойством сказала женщина, глядя на две фигурки, неторопливо шагающие в переплетении теней и света по аллее. Хорошо ли мы сделали, пан Вежис?
– Когда он достигнет полнолетия, ей будет только четырнадцать. Но потом, пани Бируте, ему стукнет двадцать пять, а ей – восемнадцать. В самый раз.
– Да.
– Вы же не хотите, чтобы молодой князь женился на старухе. И потом, то, что ей предстоит пережить… лучше, когда такое случается с молодыми.
– Лучше, когда такое вообще не случается. Вы мужчина, пан Вежис. Вы не представляете, что это такое – потерять ребенка.
– Пани Бируте. – Вежис помолчал, дожидаясь, пока дети скроются за поворотом аллеи. – Нужно бы сказать им. Хотя бы Стаху. Девочка мала и едва ли поймет что-либо… но Сташек должен знать.
Она чуть наклонила голову.
– Хорошо. Скажите. И еще, пан Вежис. Не настаивайте на его поездках в Ливны.
– Как скажете, пани.
Она улыбнулась и подала ему руку, позволяя проводить себя до кареты.
***
Самое страшное, что с ней могло случиться – случилось. Она заснула. В лесу. Прямо посреди круглой, как пятак, поляны, желтой от «курьих лапок», с черными суровыми елями по краям. Вот так выломилась из чащобы, мокрая и злая, остервенело отмахиваясь от комариной стаи и потирая зудящие от царапин и крапивных волдырей лодыжки и локти – и оказалась посреди тишины и солнца, по колено в густой и мягкой траве.
Сначала Варвара просто сидела в этой траве, бездумно гладя прохладные стебли. Они скользили меж пальцев, как водяные струи. Из сумрака пахло ландышами, и от этой ледяной горечи немели ладони и ныл висок. Память милосердно затирала подробности недавнего скандала.
То есть, когда все случилось, она не испугалась ни капельки. Было не то чтобы страшно – противно. Эти тетки орали на нее так, как если бы она собственноручно застрелила по меньшей мере десяток инспектрисс. И Ростик смотрел укоряюще: вот, мол, я тебе доверял, а ты так меня подставила, Стрельникова. Ему даже в голову не пришло усомниться в том, что она вообще виновата. Этот тип, который притащился во главе делегации, сказал ему два слова на ухо – и у Ростика сразу сделалось такое лицо… будто на жабу наступил. А еще клялся, что никакая чиновная мразь ее и тронуть не посмеет, только через мой труп, говорил… трус.
Она легла на траву и закрыла глаза, заново переживая случившееся.
Кучерявые весенние облака плыли, цепляясь за черно-синие верхушки елей. Муравей взбирался по травинке, блестел лаковой каплей. По сравнению с этим все остальное было таким… неважным, что ли? эта мысль поразила ее, но как-то вяло. Варвара закрыла глаза. Солнце качалось под веками горячей черно-зеленой каплей.
– Тихо!
Ему совсем не потребовалось кричать на них. У него был негромкий и очень спокойный голос, который необъяснимым образом был услышан всеми в единую секунду, и там, где только что стоял гвалт и вопли до небес, внезапно воцарилась полная тишина.
– Тихо, – повторил он своим удивительным голосом и, приобняв за плечи обомлевших от недавнего ужаса инспектрисс, раздвинул их плотный строй и прошел к доске. – Всем сесть.
Грохнули крышки парт. Вновь наступила тишина, в которой было слышно, как шуршит, оползая, побелка и поскрипывает, успокаиваясь в качании, шнур люстры над преподавательской кафедрой.
– Каждому, кто закрыл рот, большое человеческое спасибо. Оружие попрошу.
Яр послушно протянул гостю злосчастный карабин.
– Также прошу всех оставаться на своих местах. – Гость в несколько выверенных до автоматизма движений разобрал карабин, задумчиво покачал головой, когда убедился в том, что заряжен он не был, протянул руку, в которую Яр, сделавшийся вдруг удивительно понятливым, вложил классный журнал. – Спасибо. Теперь тот, чью фамилию я называю, встает, говорит «я», садится и не издает более ни звука. Понятно?
– А вы кто? – строптиво поинтересовались с задней парты.
– Допустим, начальник комиссии из окружного департамента образования. Или вас имя интересует, молодой человек?
– Интересует!
– Представляться я буду вашим родителям, если они того пожелают. Приглашать родителей? Нет? Прекрасно. Еще вопросы у кого-нибудь имеются? Тогда приступим. Берут Аделя!
– Я, – беловолосая, тонкая, как свечка, Аделька осторожно вылезла из-за парты. Постояла, бледная до прозрачности, хлопая ресницами и отчаянно краснея, потом, не дождавшись никакого ответа, так же осторожно села на свое место.
Начальник комиссии окружного департамента образования смотрел на нее без всякого выражения на лице.
Он стоял у доски, расставив ноги, обутые в тяжелые, армейского образца, высокие ботинки, и чуть покачивался с пятки на носок. Глаза его – один зеленый и насмешливый, второй – серый, мертвый – смотрели на класс. Тетки из комиссии молчаливо подпирали дверь. Кажется, они даже дышать забыли, не то что стонать и возмущаться.
– Богданович Юзеф!
Они вставали, Варварины одноклассники – один за другим, ежились и сутулились под этим странным взглядом, потом, облегченно выдыхая, садились на место. Протестовать и спорить никому и в голову не приходило. Они были будто завороженные, придавленные чужой волей, и в этом ощущалась чудовищная противоестественность. Почему-то Варваре казалось, когда до нее дойдет очередь, она не сможет встать. Ноги откажут.
Она сидела, бездумно вертя в пальцах карандаш, зачем-то пробуя пальцем острый старательно отточенный грифель.
– …Родин Артем!
Вызывающе громко хлопнула крышка парты.
– Я!
– Стрельникова Варвара!
Карандашное острие воткнулось в палец. Варвара закусила губу. Почему она до сих пор сидит? Она ни в чем не виновата! На подушечке пальца выступала алая капля, постепенно окрашиваясь черным – от графитового стержня.
Начальник окружной комиссии перестал покачиватся с пяток на носки и шагнул к Варвариной парте. Наклонился, заглядывая Варваре в лицо. Что он прочел в ее глазах – бог весть, а только выпрямился, захлопнул журнал и объявил, что на этом перекличка окончена и все свободны, а панну Стрельникову в компании директора школы и классного наставника он приглашает побеседовать приватно на отвлеченные темы.
Для бесед был выбран почему-то не директорский кабинет, как логично предположила сперва Варвара. Она уже было свернула от лестницы направо, туда, где в тупике коридора, за пыльным фикусом, обреталась дверь в Ростиковы апартаменты, – за частые визиты она выучила эту дорогу досконально, могла бы из любого помещения школы с закрытыми глазами дойти и ни разу не споткнулась. Но тут инспектор – это Варвара его так окрестила, потому что надо как-то называть человека, если имени его не знаешь, а он сам рассказывать не торопится – тут он ухватил ее за плечо и заставил повернуть направо. Варвара фыркнула, высвобождаясь, за ее спиной восхищенно вздохнул добрый десяток тайных наблюдателей. Нечего тут лапы распускать! К тому же, и она не под конвоем… в возмущении Варвара не заметила, как кончился коридор и она оказалась перед белой дверью школьного медпункта.
